Правила жизни Максима Фадеева

В советское время меня пугали рыжие тараканы, которые выпрыгивали непонятно откуда, и таксисты, которые всех обдирали. Когда я ловил такси в 30-градусный мороз, машины с зелеными огонечками проезжали мимо меня: понятно было, что много я не заплачу, я был скромно одет.
И я думал: настанет время, когда меня будут догонять и спрашивать: «Куда вас отвезти?» И это время настало.


Когда я жил в провинции и пытался куда-то попасть, выбиться в люди, у меня не было возможности. Мне говорили: «Ты ни на кого не похож, иди отсюда!» А если я вижу человека, который ни на кого не похож, я готов его схватить с руками и ногами. Потому что люди, которые ни на кого не похожи, и есть двигатели.
Я люблю свою страну. И людей, которые в ней живут. У российского человека есть ментальные зазубрины, если позволите так сказать. Мы любим и умеем жить щедро. Но если нас кусают, мы так же щедро отвечаем. Поэтому с нами лучше дружить.
Люди, которые приезжают из провинции, всегда пытаются взбить молоко в масло. Москвич живет свободно и слишком спокойно. Поэтому у лимитчиков все получается лучше, чем у москвичей.
Я никогда не стремился к публичному признанию: тебе аплодируют, тебя несут на руках, сыплются блестки и волосы развеваются на ветру, а ты чувствуешь себя единственным и неповторимым. У меня в этом смысле все в порядке с головой.
Интернет сломал кости старым медиа. Люди, которые по‑настоящему популярны, остаются в интернете надолго. Посмотрите телик. Там все время мелькают человек семнадцать. А в интернете тысячи разных талантливых ребят — рэперов, музыкантов. У каждого есть свои поклонники — своя аудитория. А у телевидения и радио аудитория с каждой секундой уходит.
Больше всего я сожалею о том, что раньше мне часто приходилось идти у всех на поводу. Когда было время свободы, появились группы «Наутилус», «Кино» и многие другие. А потом на телеканалы и радиостанции пришли программные директора, и я был вынужден играть по их правилам, даже если они мне совсем не нравились. Но в противном случае у меня не было бы возможности прокормить детей.
В «Одноклассниках» недавно проводили голосование за артистов, которых народ хотел бы видеть в новогодних «Огоньках». Двое моих подопечных попали в топ. Нам были вынуждены позвонить сотрудники Первого канала, несмотря на то, что меня там предали анафеме. Но мы сказали «нет» и не пошли на федеральный телеканал. И не пойдем до тех пор, пока там будут сидеть люди, которые ничего не понимают в новом времени и не стремятся делать новое телевидение.
Сейчас мне трудно закрыть рот — вот в чем все дело.
Я хочу изобретать новый шоу-бизнес. И я уже начал.
Почти три года вместе со специалистами мы создавали киберартиста malfa — программу, которая может моделировать голос. За основу взяли органику моего голоса. Были записаны звуки, слоги, интонации. Теперь, как в Google Translate, программе можно задать любой текст и мелодию. И появится новая песня. Осталось создать голограмму человека, который поедет потом на гастроли.
Эксперимент всегда приветствуется. Чем более он органичен, оригинален, тем больше вероятность, что он станет трендом, победителем сердец.
Я снова начал петь, потому что этого хотели отец с матерью. И я вернулся. Отца уже нет, но он успел услышать, как я снова запел, и я этому очень рад. Других причин моего возвращения к вокалу нет.
Я всегда восхищался одним музыкантом. Это Питер Гэбриэл. Я считаю его своим учителем.
Я очень люблю влупить в автомобиле альбом Massive Attack — Mezzanine и гнать.
Мне уже 50, но я чувствую себя молодым. Я в теме!
Самый понятный язык — на улице.
Когда Библию переведут на язык, понятный всем, и добра станет больше, и верующих, которые будут понимать, что такое религия.
Вы говорите, что я чувствую время. А что такое время? Разве это всего лишь модное худи с принтом? Время — это вибрации, и у каждого периода свой темп. Его измеряют количеством ударов в минуту (так называемых четвертных нот. — Esquire) — bpm. Скажем, в 1980-е годы в музыке преобладал темп 120 bpm. Это, например, Modern Talking — люди двигались вот так. Потом темп начал увеличиваться. К 1990-м годам — до 132 bmp, к нулевым — до 168. Появились новые стили: джангл, брейкбит. Куча направлений и новых артистов: Бьорк, The Prodigy, даже U2 выпустили новый альбом Discotheque. Блистательная новаторская музыка, темп которой только увеличивался. Потом и вовсе появился рейв. Все это не случайно. Мы, как мыши, зависим от любого ускорения движения планет и процессов вокруг.
Есть такой у нас министр культуры Мединский. Я о нем никогда не высказывался. Но раз уж он культурой стал считать матрешек, кокошники — так называемую классическую форму, — а все остальное для него субкультура, я думаю, нам всем нужно обратиться к Владимиру Владимировичу Путину и попросить создать министерство субкультуры. Чтобы его возглавил какой-нибудь адекватный парень, который мог бы посмотреть на мир трезвым взглядом.
Самым унизительным для меня всегда были походы к программным директорам разных радиостанций. Когда я был моложе, у меня не было выбора — ни денег, ни возможностей. Я прибегал к таланту убеждения. Когда я приходил к этим господам, то вынужден был улыбаться, разговаривать с ними о том, что им нравилось. Мне приходилось идти на компромиссы. И об этом я жалею больше всего.
Сейчас я абсолютно свободен. И никто мне не указ. Вот в чем сила.
Я делаю свою работу хорошо. Как любой человек — физик-ядерщик или машинист в метро. Только музыка всегда будет смыслом моего существования.
У меня нет проблем с самооценкой. Я очень хорошо понимаю свою роль. Когда люди рядом со мной побеждают, я радуюсь точно так же, как если бы побеждал сам.
Мне не нужен личный самолет. Я считаю, это перебор. И корабли мне не нужны, катера, яхты. Я мечтал построить себе дом на берегу океана, и я его построил. Что еще человеку необходимо иметь, я не знаю.
Сегодня я могу сказать «нет». И это самая большая возможность.